Настоящее?

рассказ 2001-2002 года

Вернулась к своим запискам - к желанию писать. Теперешнее моё желание отличается от прежнего отсутствием адреса. Не важно, как зовётся тот, с кем говорю, да только верю, что мой дом, сад, безделье и покрытые лесом холмы на горизонте материализовались мистическим образом. Конечно, помню как мы меняли, продавали, покупали, переезжали, строили, ремонтировали свои жилища. Как нервничали, злились, пугались, уставали.
Особенно символична была последняя неудача в провинциальном городке, сомлевшем под солнцем Негева. Он выгодно отличался от других на юге Израиля своим европейским стилем, который, впрочем, за последние годы изрядно размыт волнами с востока.
Я мечтала о тишине и уединении, но, увы, мечты реализуются с ущербами. Должно быть, мой эскиз счастья был недостаточно проработан, и рай оказался с погрешностями...
Конечно, можно сказать, что не повезло с соседями, и это действительно так - соседи достались нам на редкость вредные. Но это была правда, лежащая на поверхности, а была и другая - глубокая истина - та, что определяла наши несчастья изнутри.
Конечно, если бы нам повезло с соседями, со страной, с миром, то было бы хорошо... Но мы не были избранными, и наши недостатки преданно следовали за нашими достоинствами, а иногда и обгоняли их, и тогда достоинства страдали. Короче, не на кого пенять, и в этом смысле, мои записки могут быть интересными. Долго ли, коротко, но я научилась не обременять мир собственными проблемами в надежде на взаимность.

И вот, взаимность возникла, вернее, стала проявляться, как мне казалось, “покоем и волей”: дом в тихом посёлке, взрослеющие сыновья решают свои проблемы сами, заработка мужа хватает на скромную жизнь, и мне не нужно работать. Более того, мое безделье освящено романтическим даром, который признали даже строптивые близкие. Летом я провела неделю а Лондоне, показавшемся мне раем.
Рай стал проявляться повсеместно, как трава весной, и я стала теряться в его изобилии. Так, прежде, часто мне не к чему было прислониться, чтобы передохнуть... Долгие годы меня преследовало видение счастья: я сижу на диване, читаю книжку, пью кофе... А теперь я могу целый день путешествовать по уютным закоулкам моих владений, забывая там чашки с недопитым кофе.

Моё любимое место - на боковом крылечке, что перед сосной. География наших владений затейлива - дом стоит на склоне, поэтому внизу к входу примыкают несколько валунов, из которых растёт сосна. Когда мы познакомились, сосенка была так мала, что пряталась в сорной траве, но мы стали ухаживать за ней, и вот, она уже выше дома. Поливаем, а зимой стряхиваем с неё снег, чтобы не сломалась - здешние сосны хрупки.
Этим утром на дорожке под сосной разыгрывалась драма, наблюдать за которой может только бездельный человек. По розовому гладкому камню полз маленький зелёный червячок - из тех, которым более подходит сидеть в яблоке - голый и неуместный на диких просторах, где обитают поджарые муравьи. А те, пробегая мимо, останавливались заинтересованно, и одни бежали дальше, а другие тыкались в червячка, должно быть, пытались укусить, а он, с неожиданной яростью, резко складываясь, наотмашь отбивал их головой.
Я с сочувствием следила за его победами, и уже вдохновлялась философским обобщением, как картина изменилась, и сразу несколько хищников напали с разных сторон и впились в нежную плоть. Червячок забился, а я, движимая состраданием к ближнему, подцепила кучу-малу сосновой иголкой и отбросила её в заросли душистой кашки - с глаз долой, из сердца вон...
Так я нарушила договор с миром о взаимном невмешательстве.


В обретённом мною рае росла в заповедном месте яблонька... так себе: не дичок, но и не бог весть что. Не знаю, связано ли моё милосердие к зелёному червячку с возникшим откровением, да только, мне стало легче на душе.
Дело в том, что всю последнюю неделю я провела в смертной тоске, тем более мучительной, чем меньше у неё было реальных оснований.
По всему выходило, что я - победительница и почти герой: позади преодоленные испытания, совесть чиста, дом, достаток, любящий муж, образованные дети, красота и тишина, книга, веранда выходит на восток, и все восходы солнца и луны - мои. Иногда чувствую неловкость, что не могу, как впервые, восхититься окружающим меня великолепием, а только вежливо отмечаю его присутствие: мол, вы прекрасны, как всегда.

Почему моя душа должна так болеть? Спаси бог, узнают и скажут: “Не в коня корм”, а недремлющие близкие с удовольствием подтвердят: “Да, для неё страдания - потребность: человек такой… тяжёлый”. И это самая обидная клевета, которая преследует меня. Я - не тяжёлый! А, может быть, и очень лёгкий человек, в том смысле, что легко извлекаю радости из мелочей и умею переживать их полно: в начале - саму радость, потом воспоминания о ней, сны и воплощения в текстах и предметах, которыми себя окружаю. Так, если я когда-то в юности была счастлива, пия кофе из металлического кофейника с длинным носиком в буфете Эрмитажа, то и по сей день, любой кофейник и даже чайник в моих руках оживает далёкой радостью, а любая ракушка, поднятая на берегу любого моря или озера, освящена воспоминанием о найденной когда-то - в счастливое мгновение.
Я знаю, слава богу, что душа всегда болит неспроста. Боль её для меня материальна, и по силе сравнима иногда, пожалуй, с болью родовых схваток. К счастью, такая амплитуда не часта.

...Тогда же, ...обстоятельства сплелись в каком-то подчёркнуто агрессивном сюжете, а душа, как нелеченый зуб, пройдя все стадии - от маленького ущерба до воспалённого корня - рвалась на удаление: вон.

...Я сидела на диване, обхватив ноги, подобно «Демону» Врубеля; спускались сумерки. Диван был куплен совсем недавно и заменил чужой старый матрас, на котором невозможно было, проснувшись, спустить ноги так, чтобы они повисли прежде, чем коснутся пола. Диван был раскладной двуспальный, обитый сатином розово-голубых тонов, как на картинах Ренуара, и первое время я ревновала его к мужу. Правда, муж спал тогда на диване только раз в неделю - в выходные, когда возвращался домой с Юга, где нашёл работу инженера.
Узнав, что есть вакансия на электронной фирме в Негеве, он взял карту Израиля, нашёл искомую точку, определил маршрут и, одевшись в новое - на выход: бежевые брюки, рубашка, замшевые туфли, ушел, как на фронт. Автобус привёз его в бежевую пустыню, и шофёр неопределённо махнул за горизонт. Муж шёл час, ориентируясь по солнцу, пока не показался большой барак. Там он беседовал с боссом на удручающей смеси иврита и английского. Но, видимо, произвёл не безнадёжное впечатление, прежде всего тем, что не рассказывал, какой он великий учёный, а реагировал на производственные реальности. В конце его спросили, есть ли у него проблемы с жильём и сможет ли он выйти на работу на следующий день, если его примут. Кажется, он ответил на первый вопрос “Нет проблем”, а на второй: “Да, сэр”.

...

Тогда же… мы ещё спали на матрасе, муж бегал по урокам физики и математики, которые давал за двадцать шекелей в час против шестидесяти, что были по таксе, работал сторожем, а я, к счастью, уже нашла квалифицированную работу на маленькой электронной фирме, где делала нестандартные “чипы” под микроскопом. Тончайшая ручная работа, и я до сих пор горжусь, что справилась.
Про вакансию мне сказала соседка – неудавшаяся москвичка, неискусная интриганка, несостоявшаяся примадонна и верная поклонница фильма “Москва слезам не верит”.
На интервью меня пригласили в прохладный весенний день, и у меня был только один приличный наряд, в котором я приняла бы сама себя на работу: чёрные брюки - единственная купленная здесь вещь, белый свитерок и серый пиджачок были добыты мной из мешков со старыми вещами, которые ходили по рукам эмигрантов.
У свитерка была своя грустная история, оставившая тоскливый след в далёкой памяти. Это было в классе на занятиях ивритом. На перемене принесли пластиковый пакет и положили на стол, вокруг которого стояло несколько женщин. Была поздняя осень с промозглыми дождями, а тёплых вещей у меня почти не было. В безумных сборах в Израиль был принято, что “там” нет зимы, и несколько чемоданов, что мы взяли с собой, были набиты постельным бельём и книгами, словно мы собирались провести ближайшие годы за чтением, лёжа в постели.
И вот, среди груды вещей в мешке, я вижу белый тёплый свитерок, похоже, моего размера, и замечаю, как женщина напротив тоже смотрит на него, и к нему нерешительно протягиваются две руки: моя и её, встречаются глаза, нам неловко… И я понимаю, что если не возьму сейчас, то у меня просто не будет этой вещи... И я посылаю вперёд чужую и отвратительную мне руку в хватательном жесте: вещица у меня, и мы опять улыбаемся, мол, вот нелепость… Я рада добыче, а взметнувшийся, было, и замутивший душу стыд, оседает на её дне, где и покоится по сей день.

Интервью на электронной фирме длилось несколько часов: я должна была выполнить ряд действий под микроскопом, со скальпелем и пинцетом, решить какой-то тест.
Вместе со мной пришла дама, одетая в наряд, который носят здесь религиозные женщины - длинная юбка, шляпка, папка с диссертацией и ещё какими-то советскими знаками отличия. Я понимала, что она мне - не конкурент, что дама эта жизни не знает: провела её в каком-то всесоюзном инкубаторе, как слепая Иоланта. В Израиле нащупала, как ей показалось, похожий инкубатор - всееврейский, но не тут-то было.


Вовсе не достаточно продать душу, чтобы получить материальные блага, тем более, сильно поношенную - уценённую душу. Щедрый дьявол - такая же сказка, как и щедрый Бог. Будешь хорошим - получишь то-то и то-то, или будешь плохим - получишь то-то и то-то. Короче, потенциальная праведность, как и греховность, сами по себе мало что решают в жизни. В любом случае нужно и самому думать...
Можно, конечно, думать сердцем, можно головой или ещё чем, но, похоже, что душа тоже как-то связана с мыслью, так что разбрасываться ею не стоит и в этой жизни: не исключено, что она – высшая ценность.
Я, например, скрыла, что я - инженер. Рассудила, что, претендуя на рабочую должность, не улучшу свои шансы, декларируя учёность. Это очень важный момент. Нужно быть отпетым мерзавцем, чтобы чувствовать себя комфортно, эксплуатируя обездоленного интеллектуала. То ли дело преданная жизнелюбивая собачка, согласная на всё ради косточки, и не с голодухи, а просто… любит хозяина и счастлива служить ему за миску и ласку. Правда, тут очень важно не заиграться настолько, чтобы убедить и самого себя в своей собачьей сути, да так умело, что душа отойдёт безо всяких торгов между богом и дьяволом прямёхонько к встречному поперечному, что поманил в минуты роковые - патовая ситуация в игре “хозяин - раб”. Короче, меня приняли на эту работу.

...

Спускались сумерки... Я сидела на диване, обхватив руками колени. Его лицо было похожим на маску. Помню свою страстную убеждённость: “Ты - мой муж, ты должен мне помочь, я прежде ничего не просила, а теперь прошу: убей меня, я больше не могу жить. Сделай это, ты должен”.

Он заплакал тогда - первобытные звуки, которые могут исходить только от человека, не привыкшего разнообразно пользоваться своим голосом. Правда, однажды он гавкнул, но потом смутился, и больше не позволял себе такой резвости. Это было во времена, когда мы ещё только встречались, но уже начиналось счастливое забвение. Мы гуляли, я шалила. Увлечённый лёгкостью, с которой я резвилась, мой будущий муж тоже спрятался за угол, а затем выглянул и сказал “Гав!”. Прозвучавшее восклицание, похоже, отразилось в нём пугающим эхом, и он навсегда уволил себя из шалунов: “это не для меня”. А потом список шалостей стал расти, вбирая в себя все радости и удовольствия жизни, которых - за компанию - лишалась и я.

Однажды, упросила его сесть в кресло, включила пластинку “Бэсамэ”, приготовила ему коктейль, зажгла свечи, и одевшись, как дешевая кокотка, принялась танцевать, приговаривая: “вот, она, настоящая жизнь”…
Трагичная мизансцена: Земля, вечер, тихонько играет пластинка, Ева, едва прикрывшись пёстрым лоскутом, танцует... Адам смотрит на её отражение в тёмном окне... бэ са ме бесамэмучо... Два маленьких сына спят за перегородкой: только бы не случилось убийство...

...

Когда уставала без меры, когда подступало отчаяние, я танцевала до изнеможения. Я включала пластинку «Кармен сюиты» и танцевала, рассказывая маленьким мальчикам историю страсти Кармен и Хосе... Пластинка играла двадцать минут на одной стороне, иногда я переворачивала её, и тогда спектакль длился сорок минут. Мой языческий танец был тем отчаянней, чем больше был беспорядок, вернее, чем жестче был порядок окружающего меня мира, и чем безнадежней пропадала в нескончаемой череде мучительных обрядов служения чужим богам.
Муж не участвовал в моих тайных ритуалах, но и не запрещал – его служба тоже была самозабвенной, и не оставляла времени и сил для семьи. Должно быть, нам достался библейский сюжет о жене, тайно поклоняющейся своему богу... Должно быть, в божественной драматургии нет большого выбора сценариев. Так или иначе, но «пораженье от победы» я не сумела отличить и по сей день...

...

Вчера утром пришлось зайти в спортивный магазин, чтобы обменять кроссовки, которые подарил мне сын. Замечательно сложные кроссовки - потрясающее сооружение – «Храм Ноги»... Но... они мне не подходят - я не умею носить такое... И всё же... в чём-то я должна соответствовать… Я постараюсь... ведь не зря сын помнил обо мне, хотел одарить... напишу шедевр... с названием «храм ноги»... вот именно, с маленькой буквы, знаете, идеально удобные: не грубые, но защищают - держат крепко и нежно... так бы и пошла в них на край света...
Он купил мне «храм ноги», когда летел в Италию с приятелями: полазать по скалам – это его последнее увлечение, не доступное мне, как «флирт белых пиджаков под парижскими каштанами»: так писала я ... когда-то... в маленькой новелле.
А потом я была в Париже – флиртовала с Парижем под его каштанами. Вот именно: кокетничала, прихорашивалась, искала взаимности. В Версале, на берегу пруда, устроилась на траве так, словно позировала всем художникам, когда-либо писавшим женщину. Париж подан миру, как нарезанный к пикнику пирог – не приторный, не шикарный... а домашний: с черникой и творогом... немного взбитых сливок... и кофе – как тогда, перед органным концертом, когда присела за столиком, выставленным у кафе на маленькой площади...

Зал собора был так огромен, что и тихая публика, расположившаяся на простых стульях, и хор из сотни голосов, вписались в него естественно, как сумерки за витражами, куда вместе со звуками музыки улетела душа, оставив лишь одну мысль: «Не хочу вернуться»...

...

Я не могу выбраться из прошлого... Может быть, если бы, например, я знала английский язык, умела водить машину... Многие научились и уехали из прошлого. Я тоже, было, пыталась, но не сумела...

У нас появился тогда «жучок» 72 года – первая семейная машина. Мы с ней намучились, конечно. Развалюшка, выкрашенная блестящей синей краской, была похожа на физиономию боксёра в нокауте, а тут ещё мы... Муж получил права ещё в армии, приблизительно тогда, когда «фольксваген» возник в своей прекрасной Фатерланд, и, возможно, они были созданы друг для друга – немецкий автомобиль и советский еврей, только что сошедшие с конвейера... Но встретились они лишь спустя два десятка лет... Я забралась в круглую обшарпанную утробу, и мы покатились по дороге... Вскоре я попросила остановиться возле живописной полянки. Муж нажал на тормоз, и я испытала счастье оттого, что можно ехать, а можно и не ехать...
Сказала соседке: «Ах, машина – это свобода». Она болезненно поморщилась: «Бросьте, больно слышать вас».

...

Недавно услышала про исследования американцев в области человеческих отношений. Они, конечно, признают необходимость культурных технологий в общении между людьми. Но нельзя, считают они, обольщаться, что культура поведения решает все социальные проблемы, хотя, безусловно, она противостоит дикости человеческой природы: агрессии и безумию.

Авторы предлагают тест такого содержания: “в море при плохой видимости сближаются два объекта, обозначенные сигнальными огнями. Между ними начинается спор, кто должен уступить, свернув с курса. Первый говорит, что не может свернуть, и второй - тоже. Страсти накаляются, и вот последний диалог: “Требую свернуть. Я - крейсер” Ответ: ” А я - маяк” Конечно, капитан крейсера поворачивает руль. И вывод: если реальность очевидна, то человек - какие бы иллюзии им не владели, и как бы агрессивен он ни был - сам стремится к компромиссу...

«Требую счастья! Я – человек!»
«А я – счастье...»

...

Перечитывала Довлатова. Обаяние его текстов действует гипнотически: “Зона”, “Компромиссы”, «Наши», «Чемодан»… Читаю - словно на саночках лечу с горки: страшно и весело, хотя, конечно, цепляюсь немного, торможу на выпивках (не пью), на неприхотливости в поступках... И, вообще, он - здоровенный мужчина, а я - хрупкая женщина, и он своих детей бросал, а я - нет. К тому же, что особо обидно, он умер и взятки-гладки, а я продолжаю жить - как справлюсь?

Мужчине хорошо: спрятал стареющую физиономию в бороду или откормил её до гладкости, и опять как новенький - не стыдно людям показать. А женщина беззащитна перед старостью, и только уединение, как прихожая на тот свет, может смягчить рок.
Но вот, в середине второй книги чувствую накапливающееся раздражение. И не только потому что, например, Довлатов (мужчина) в чужой стране был встречен друзьями и отвезен на матрас, приготовленный женой, где и залёг на полгода, а я (женщина) была отдана в люди безо всяких предисловий, если не считать, конечно, предисловием всю мою прежнюю жизнь…
“А ведь он - мужчина, а я”… - ноет архаичный рефрен.
Меня сердит, что, Довлатов, оплакивая скудость своего чемодана, восклицает, мол, и это всё, что я заработал за восемнадцать лет! Ничего себе “работал“ - думаю я, перебирая описания его заработков, каждый из которых - в принципе - не может быть оплачен в конвертируемой валюте. Другое дело, мой муж, например, герой труда: двадцать лет на заводе, правда, черт знает, что они там производили, как выяснилось, да и жену с детьми он тоже бросил… де-факто. Уж лучше бы де-юре: алименты бы платил, а я, как мать-одиночка, льготы бы имела, а то ещё и обслуживай его: корми, обстирывай, спи с ним...

Но, перестав причитать, поняла, что в действительности мне не достаёт откровений о глубоких истинах. Вариации на тему поверхностных истин звучат у него вдохновенно и чисто, но за их пределами он фальшивит; к счастью, обладая тонким слухом, редко касается нот о “вечном”. Довлатов честно предупреждает читателя, что его литература – не мировоззрение, а миросозерцание. Он делится впечатлениями о жизни, но, думаю, что созерцание не исчерпывает жизненной задачи – информация дана для работы с ней – для осознания. Может быть, и приятно ощущать жизнь, как «шоу», но кто заплатит за билет - Пушкин?


...

Поэма “…” была в моей судьбе, и во многом её появление было похоже на рождение ребёнка - книга была естественной частью моей жизни. Новеллы возникли зрелыми откровениями. В пьесах я разыграла интригу между своими ипостасями, освобождая себя от тех, из которых выросла. Стихи возникали, когда не было сил жить. Но сейчас? Кто или что ведёт меня?

Городок, неподалёку от Иерусалима, в котором мы жили тогда, справедливо имел дурную репутацию - в нём осели эмигранты, про которых говорят «восточная ментальность», подразумевая их противостояние западным нормам. Конечно, я могла бы рассказать о нравах жителей городка, тем более, что меня упрекают в том, что я охотно делюсь своими идеями и скупо – плотью…
Но я верю в своего читателя – в его способность к свободному диалогу, не ограниченному лишь моими переживаниями. Ну, право, зачем ему ещё один детектив – что ли, не насмотрелся в своих собственных обстоятельствах, не начитался у более щедрых авторов? К чему множить образы – лепить литературных тельцов? У моего читателя свой житейский опыт и личные грехи, поэтому он занят собой. Я описываю мир, каким вижу его своим внутренним зрением – без реальных карт, таблиц и формул, которые можно было бы канонизировать...

...

Я направлялась к своему матрасу в феврале, в начале девяностых… Израильская весна - не сезон, а настроение природы, возникающее в погожее мгновение. Вдруг - промозглый январь или горячий июль затмевается нежностью, и навстречу ей распускаются – ждущие, готовые к счастью – цветы... В том феврале весна застала меня по дороге домой. Я шла напрямик - через холм, усыпанный маками, и старалась не наступать на живое. Подумала, почему никто не заботится о том, чтобы тоже не вторгаться в мои пределы - истоптали так, что негде быть… Весна и невыносимость жизни сплетались в слова:
«Я сижу на колене Дана... нет, это звучит игриво – ни одно колено в мире не выдержит моей пустоты. Я иду по земле Дана, где жили когда-то люди, которым всё было мало – наверное, я - не из них. Мне всё много – излишние сини, обнажённые пестики маков, готовых к любой весне, десять сортов кефира… Я бежала, чтоб быть свободной, я, должно быть, своё получила – я свободна от всех надежд…»


....

Если кто-то читает мои записки, то ощутит несопоставимость прозы - жизни и литературы. Жизнь без света, тепла и сил диктует молитвы, и они возникли тогда. Но я переживаю их заново - в настоящем, - теперь у меня достаточно света, тепла и сил для того, чтобы банальный сюжет не заслонил собой ощущение того времени. Прошлое - в моём настоящем - растёт, стремительно вытесняя будущее, и я заворожено впускаю его….
Прежде я протестовала: “Нет, это не со мной! Это не моя жизнь! Не моя страна! Не мой дом! Чужие мне отношения! Чужие мне люди!” И я меняла дом, отношения и отказывалась от людей - от недругов, но на пустом месте не возникал друг... Я умела говорить нет - себе, и, как в волшебной шагреневой коже наоборот, каждое самоотречение сокращало мою долю. И тогда я научилась говорить нет другим, и осталась одна.
Я поняла, что доля - моё творение себя во времени, и это - единственная реальность, и она быстротечна. И никто не следит за мной - я абсолютно свободна казнить и миловать себя, дарить и отбирать… Я поняла, что скромнику воздастся по его гордыне - истинной сути самоотречения. Я поняла, что жить и понимать нужно одновременно, что ощущения и их осознание - не противоречивы, как музыка не противоречива дыханию и биению сердца, и нет времени для ошибок.
,,,

Последняя осень второго тысячелетия. По телевизору видно, как вспыхивает безумие. Толпа арабов в Рамалле линчевала двух солдат-резервистов, случайно въехавших в город. Напоминая о мировом порядке, в Израиле начался сезон дождей и агрессии.

...Дорога по «территориям» - в Иерусалим – была пустынной. Мы проезжали мимо арабских селений, садов и виноградников. У перекрёстка в Хеврон миновали блок-пост: бетонная плита, мешки с песком, несколько солдат, бронетранспортёр... «После обстрела школьного автобуса их не выпускают» - заметил мой спутник, сидящий за рулём.
Два дня в середине ноября в Иерусалиме. Остановилась в Гило, и вечером наблюдала канонаду - полёт красных трассирующих пуль был виден с балкона, где я стояла, завороженная зловещим зрелищем. И ту же картину можно было видеть с экрана телевизора - стоило лишь повернуть голову. Самое сильное впечатление от происходящего - ощущение не просто причастности, но присутствия в центре событий.

У Иосифа Флавия не было телевизора, радио, интернета, телефона. К тому же его перо принадлежало Риму, а сердце - Иерусалиму, поэтому его “Иудейская война” - трагедия фатальности, наподобие древнегреческих. Современный мир демонстрирует себя с фотографической чёткостью: у меня есть телефон, телевизор с десятками программ, интернет, моё сердце и перо принадлежат мне - вполне достаточно для того, чтобы быть в центре происходящего - “в себе”, то есть, осознавать свою жизнь, одна из реальностей которой - война. Она заложена в природе человека, как смерть, и как смерть может быть только осознана и окультурена.

...

- Ты преувеличиваешь свои опасения. Все мои знакомые живут вполне достойно…
- Достойно?
- Ну, конечно, с тобой не просто говорить - ты пишешь…
- Ну да... записываю мысли - формулирую, и тебе советую - достойное занятие. Древние греки справедливо считая себя культурным народом, называли варварами тех, кто не умел формулировать свои мысли. С тех пор прошли тысячелетия, но дистанция между культурой и дикостью неизменна... Могу добавить от себя, что важна не глобальность мысли и не красота формы, а их адекватность: исполнение может быть достойным и на пастушьей дудочке, и на рояле. И фальшивый звук - на любом уровне - одинаково лишает музыку её достоинства…

...

Привет, Горацио, я в растерянности... не знаю, что и подумать. Вот, например, если бы я была Гамлетом, то, узнав, что дядя – убийца моего отца, казнила бы преступника, а затем, женившись на Офелии и подарив Гертруде внука, правила бы в меру сил... по течению истории... Что там было, у них – средневековье? Ну, не бог весть... помои, конечно, выливаются на улицу, но, в общем, природа ещё почти первозданна; народ не образован, но и не развращён – жить можно... Впрочем, если бы принц был благоразумен, то и не было бы трагедии. Кому интересен благоразумный Гамлет?
- Мне...
- Горацио?
- Да
- Хочешь кофе?
- С удовольствием.
- Сейчас принесу.
- Я пойду с тобой, знаешь, что самое прекрасное на свете? – Женщина у очага.
- Мне тоже так казалось... поэтому, когда я вышла замуж, то первым делом сшила себе домашнее платье – самую красивую вещь в своём гардеробе: синяя байка в белый горох, и красная жилетка из кусочка драпа - вышло уютно и красиво. Но тогда считалось нормальным ходить дома в халатах больнично-тюремного вида или донашивать старые вещи, и моя обнова воспринялась нашей общиной, как ересь. Во времена Гамлета меня бы просто признали ведьмой и сожгли бы или утопили...
- Опять обидушки? Тебя же предупреждали...
- Но.... нас никто не слышит... Никто не слышит – вот трагедия, достойная театра, которого нет... и потому она выплёскивается на улицы – прямо на головы прохожих... Ты не покинешь меня, Горацио?
- Пока мне интересно с тобой... таков закон.
- А... что тебе интересно? Я постараюсь... Впрочем, можешь уходить, не стану выслуживаться - обойдусь и без тебя... у меня полно друзей, меня обожают муж и сыновья, есть даже читатель, а как меня любили родители! Когда я сшила себе прекрасный домашний наряд, все пришли в восторг... благороднейшие люди... Ты ещё здесь?...
- Кофе отличный. Мне интересно, когда ты перестаёшь умничать и врёшь.
- Конечно, когда я подам тебе кофе: в меру сладкий, крепкий и горячий, то капельку безумия...
- Вот именно, рецепт театра: прекрасный дом с вешалкой и буфетом, уютные кресла и безумие – там на сцене... Ты стремишься в театр?
- Да... жизнь не очень удалась...
- Ты хочешь сказать, что театр – удел неудачников?
- Возможно... Подумай сам, если я свободна... и у меня есть выбор между настоящей жизнью и искусственной...
- Что ты предпочтёшь?
- Конечно, очаг... настоящий, а не нарисованный на холсте. А – ты?
- Я не знаю настоящего...
- Не грусти, я позабавлю тебя: недавно в меня запустили помидором: я нарушила законы драматургии, рассказав зрителям про настоящее счастье - всего-то несколько часов наслаждения настоящим – и они рассвирепели: освистали меня, кто-то даже кинул помидор... задел...
- Забавно... расскажи мне о них – об этих зрителях...
- Вообще-то... меня совсем не тянет на повествование. Ну, да ладно, вкратце... Одна зрительница рассказала мне, что в советские времена, когда она ещё сама училась в школе, все девочки были одинаково добрые и хорошие: про каждую можно было сказать, что она – «совесть класса». Однажды, к ним пришла новенькая, одетая не как все, а в нарядную шубку. Девочки окружили её и общипали мех, пока не осталось рубище... Зрительница убеждена, что европейцы – психи, поскольку убирают за своими собаками… на улице(!)... Я возразила, что непременно буду убирать за своей собакой, если у меня будет собака. Вот, тогда-то, в меня и попали помидором, что естественно, ведь место действия – самая горячая точка планеты, а время - двадцать первый век от рождества Христова...

...

Плыву по течению мыслей и слов, туман рассеивается, обнажая знакомый мир, но теперь он кажется мне идиллическим – топография моей планеты проясняется уже не в геологическом буйстве, а затейливыми пейзажами. Мои литературные занятия похожи, скорее, на коллекционирование бабочек. По утрам я раскрываю свои альбомы и вглядываюсь в тексты, всякий раз обнаруживая не замеченные прежде неточности. Вот, недостаёт запятой, а это междометие, пожалуй, здесь неуместно – торчит, как облетевший одуванчик… прилагательное слишком независимо – живёт самостоятельной жизнью, отвлекая от существительного, местоимение «я» опять можно опустить… и я отпускаю своё личное местоимение на свободу – туда, где ещё не была…

2001-2002г.







http://prosa-akhtman.boom.ru/manuscript.html


http://fr.youtube.com/watch?v=0Su8LXNS16A&feature=related